наше радио снова с вами

[BenWhishaw]

Я наконец попала на Моджо! Нет, серьезно. Я наконец попала на Моджо. Простите, что сумбурно: было слишком круто, чтобы сохранить рассудок.

Когда я вышла, меня немного трясло. Я заикалась и не могла подобрать слова. У меня голова кружилась. Просто физически не успела подождать, чтобы сфотографироваться и взять автограф, ну и ладно - ведь фото с Уишоу у меня уже есть с "Питера и Элис", да и автограф оттуда же, стоит на полке.

Фото - программка и мой билет.

= под катом - очень, очень много и в деталях

Моджо - вещь фантастически сильная и страшная. Природа этого страха очень primal, первобытная - и это очень перекликается с тем, что сама пьеса про психологию мужчины, про то, что толкает мужчину на насилие и во многом про мужскую сексуальность. Насилие, секс и соревновательность здесь смешиваются в плавильный котёл. Это захватывает дух и вышибает из зрителя дыхание.

Первый акт проходит почти молниеносно: мы наблюдаем лондонский ночной клуб пятидесятых годов, сперва - амфетаминовый диалог Руперта Гринта и Дэниела Мэйса, гангстеров Свитса и Поттса. Свитс, маленький, нелепый, нескладный, глотает горстями таблетки, запивая их чаем. Он полноват; у него мешки под глазами; его жалкость - первое, что вы запоминаете о нем. Вторым будет его панический страх смерти: ради того, чтобы выжить, Свитс готов прогнуться под кого угодно, он будет умолять (запинаясь), чтобы в него не стреляли, он впадает в панику от одной случайной мысли, что его могут порешить. Поттса отличает фонтанирующая энергия (амфетаминовый джанки, чего вы хотите) и пластика Мэйса. Вместе Поттс и Свитс составляют почти шекспировский комический дуэт, который на самом деле не очень-то и комический. Как Бардольф и Пистол (Бардольфа, как вы помните, повесили французы) или Гильденстерн и Розенкранц.
Хорош Сильвер Джонни в исполнении Тома Риз-Харриса: в первом акте мы видим его только один раз, певца в ночном клубе, юную звездочку перед выступлением. Он пьян и, вероятно, под наркотиками. Он разогревается. Стоя в сверкающем серебряном костюме, он элвисовским движением хватает себя за задницу и стремглав несётся вниз по лестнице, к орущей толпе.

По той же лестнице поднимается и Уишоу - Бэби, сын владельца ночного клуба. Напевая. Громким и чистым голосом. Напевая, при этом, Уишоу умудряется выглядить угрожающе - и он выглядит угрожающе всю пьесу, за исключением двух редких моментов, о которых ниже. В своем первом явлении он напоминает деспотичного подростка. Он пьян и не может себя контролировать, но Поттс и Свитс от него шарахаются и готовы сделать что угодно, лишь бы он их не трогал. Бэби приказывает - приказывает! - им переставить торт. И уходит, шатаясь. Все это время чувствуется, что Бэби настолько отмороженный, что может перестрелять их на месте без видимой причины. Это придает его взаимодействию с Поттсом и Свитсом черты того, как кошка играет с мышью. Движения у него холодные, точные, механические почти всю пьесу, кроме двух моментов. Во втором явлении он врывается на сцену, голый по пояс, ураганом. Разрубает саблей стол пополам. Угрожает Колину Моргану (Скинни), со спущенным штанами привязанному к музыкальному автомату, приставляет саблю к трусам Скинни, нагибается над Скинни - и фактически трется об него бёдрами сквозь одежду, как если бы трахал при всех. Ближе к концу первого акта он танцует яростное, сумасшедшее буги-вуги, которое в один момент вдруг превращается в подобие боевого танца, картину "индеец выходит на тропу войны".

Потрясающе, переливами, наскоками меняется настроение Бэби: находясь в своём мирке, отстраненный, он то заигрывает со своей сексуальностью, то беззвучно издевается над происходящим вокруг, то убивает людей, то пытает Серебряного Джонни, которого во втором акте подвешивает к потолку. Вырываясь из своего мирка, он словно выпускает наружу дракона.
Про Бэби и сексуальность: сексуальность в пьесе несёт гомоэротический подтекст, который выражается и словесно, и негласно. Словесно это вполне себе мафиозное деление на "петухов" и "не-петухов": Бэби циклится на обвинениях Скинни, Свитса и Поттса в гомосексуализме потому, что хочет поставить их ниже себя в своей собственной иерархии. У него в голове вбито твердое "петух - не человек". Вы все - петухи, а я - принц Датский.
- Ты смотришь на меня... не так! Да ты мне хуй свой в ухо засунуть хочешь! Да ты мне хуй свой хочешь засунуть в... - орет он шокированному Скинни. Нормальному, в общем-то, парню. Простому лондонскому гопнику, которого происходящие вокруг кошки-мышки вот-вот неврастеником сделают. И не договаривает.
Полувербально гомосексуализм - это намеки на то, что отец, возможно, насиловал Бэби в детстве и так же насиловал семнадцатилетнего Сильвер Джонни. Невербально гомосексуальные намеки - это тоска Бэби по ласке и нежности, которую он в силу проблем с психикой и своей эмоциональной скорлупы, защищающей его от всего окружающего, никак по-другому выразить не может. Устав рубить столы, Бэби садится на письменный стол, как певица из кабаре садится на сцену во время исполнения особенно чувственной песни. Бэби опускается на стол плавно, почти сладострастно, изогнув спину. Он любуется собой. Он любуется эффектом, который производит на окружающих. Он - на сцене, они - его зрители.
Тоска Бэби по ласке и нежности, его недолюбленность особенно четко выражена в финале.
- Там... люди на улице, - говорит он Джонни, которого пытал десять минут назад, говорит доверительно, мягко, так, что это звучит нескладным признанием в любви. - Ты хочешь выйти? Пошли со мной. Пойдем со мной!
И они, взявшись за руки, медленно уходят в открытую дверь.

Очень важно отметить: являясь недолюбленным ребенком с изуродованной психикой, Бэби, тем не менее, оказывается лидером в гораздо большей степени, чем все, кто пытается показаться взрослее и круче. Своим ледяным спокойствием он доводит Свитса, Поттса, Скинни и Микки (Брэндон Койл, мужик из Аббатства Даунтон) до паники и крика. Скинни пытается приоткрыть две мусорные канистры, в которых лежит разрубленный пополам труп отца Бэби, но так и не может. Бэби - открывает с видом Цезаря, переходящего Рубикон, видом "жребий брошен!", холодной решимостью, несмотря на то, что четко видно, как у него дрожат руки. Бэби - в то время как остальные рассуждают о том, уйти ли им поб крыло убившего папашу Бэби конкурента Росса или просто уйти - идет и, собственно, убивает Росса. Когда он рассказывает об этом Свитсу, он небрежно добавляет:
- Это проще, чем кажется.

Невероятно эмоционально силен его монолог, когда он пытает подвешенного к потолку Джонни. Бэби садится напротив отчаянно дергающегося Джонни и рассказывает: о том, как поехал на машине с отцом за город однажды, о том, что машина была полна оружия, о том, как боялся, что отец зарежет его и закопает в лесу, и поэтому промолчал всю дорогу от Лондона до Уэльса, о том, как под конец вместе с отцом расчленял корову.

Не менее сильна смерть Скинни: шатаясь и заикаясь, он все продолжает спрашивать у Микки, сколько крови нужно потерять, чтобы не умереть, пытается зажать простреленную шею, падает, бормочет все тот же вопрос, дёргается, замолкает. Бэби, застреливший его, наблюдает панику остальных со стоическим спокойствием, чуть ли не улыбаясь, по-королевски восседая на барном стуле.

У Уишоу острые скулы и горящие глаза. Я никогда не думала об этом раньше, но из Уишоу бы вышел потрясающий Кориолан. Я не видела Кориолана Хиддлстона, но могу поклясться: Кориолан Уишоу был бы достойным конкурентом даже Кориолану Рэйфа Файнса.

Собственно, я о чем. Моджо во мне что-то перевернуло. А Уишоу лишний раз показал, что он, он, чёрт возьми - актёрище. Он способен изобразить психопата так же, как слабого и инфантильного Ричарда Второго, неземного Ариэля, алкоголика Питера Дэвиса (до сих пор не в состоянии отпустить свое прошлое), маленького целеустремленного клеща Гренуя, ослепленного своей охуительностью over-achiever Кью, наконец. И если за Моджо Уишоу не дадут Лоуренса Оливье, в этом датском королевстве точно что-то прогнило.